ЭТНИЧЕСКАЯ КСЕНОФОБИЯ И МИГРАЦИОННЫЕ ПРОЦЕССЫ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
ЭТНИЧЕСКАЯ КСЕНОФОБИЯ И МИГРАЦИОННЫЕ ПРОЦЕССЫ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
В.А. Ачкасов
заведующий кафедрой международных политических процессов
факультета философии СПб ГУ
Современная Россия относится к числу государств, принимающих значительные потоки иммигрантов, поэтому проблема интеграции мигрантов в принимающее общество, возникающие в связи с этим конфликты и проблемы, в том числе роста этнической ксенофобии, успехи и неудачи мультикультурной политики в других странах для нее крайне актуальны.
За последнее десятилетие по количеству въехавших в страну иммигрантов наше Отечество занимает второе место в мире, отставая только от США и почти вдвое опережая Германию. За это время 7 млн человек получили российское гражданство (главным образом русские и русскоязычные из стран Балтии и СНГ). Однако в то же время, по официальным данным, Россию покинули, уехав на постоянное проживание за рубеж, более 3 млн человек (согласно же некоторым оценкам, число мигрантов из России, фиксируемое зарубежными источниками, как минимум на 20% превышает данные российской статистики). При этом большую часть покинувших страну граждан составили лица с высшим и незаконченным высшим образованием, т. е. налицо невозмещаемая «утечка лучших мозгов». Даже по минимальным оценкам, только в результате эмиграции ученых и специалистов наша страна ежегодно теряет не менее 25 млрд долларов.[1]
В 1990-е годы подавляющее большинство в миграционном потоке составляли русские и представители других этнических групп, традиционно проживающих на территории России. Так, на начало января 1998 г. среди них было официально зарегистрировано 76 % русских, 7 % татар и 2 % представителей других народов Поволжья (башкиры, марийцы, мордва, удмурты, чуваши). Речь, таким образом, шла скорее не об иммигрантах, а о репатриантах или вынужденных мигрантах, возвращающихся на свою историческую Родину. Однако далеко не всегда они встречали здесь дружелюбный прием. «И хотя мигрантофобию в отношении вынужденных переселенцев нельзя назвать массовой и тем более доминирующей фобией, она, к сожалению, представляет собой довольно заметное явление», - писала в 1999 г. социолог Галина Витковская. Среди опрошенных в конце 1997 – начале 1998 г. местного населения в пяти областях Российской Федерации, ставших местом расселения вынужденных мигрантов, 22 % заявили о своем скорее негативном (17 %) либо откровенно негативном (5 %) отношении к появлению переселенцев. В то же время анализ результатов опросов дал основания «считать мигрантофобию в большей мере объективно обусловленной, порождаемой тяжелым экономическим положением российского населения (в 1990-е годы), нежели его собственными ксенфобскими реакциями, сложившимися стереотипами».[2] Таким образом, вызванная хроническим кризисом российского общества личная неустроенность стала основой для того, чтобы, частично, переложить вину за это на очень кстати подвернувшихся «чужаков».
В начале нового века заметно меняются и структура, и мотивация миграции в Россию: во-первых, теперь большинство миграционном потоке - это трудовые мигранты, во-вторых, это преимущественно граждане сопредельных государств, а не репатрианты. Так, по официальным данным в 2006 г. в нашей стране легально использовался труд 706 тыс. иностранцев, среди которых доля граждан СНГ составляла более половины.[3] В то же время, все отчетливее проявляется еще одна тревожная тенденция: по данным МВД России, на одного легально работающего иностранца приходится 10 незаконно работающих иммигрантов.[4] Согласно разным неофициальным оценкам, в Российской Федерации сегодня трудятся от 7 до 24 млн незаконных иммигрантов, что свидетельствует о полной недееспособности государственных служб России, призванных контролировать и регулировать миграционные потоки; 80% нелегальных «гастарбайтеров» – это граждане государств СНГ. Лидируют Армения, Азербайджан, Грузия и Украина. Впрочем, за последние два года увеличился почти в 3 раза миграционный поток из Таджикистана и Узбекистана. При этом миграционный потенциал в государствах постсоветского пространства в настоящее время остается значительным: согласно оценкам, более 20 млн человек.
Как отметил на «правительственном часе» в Государственной думе директор Федеральной миграционной службы Российской Федерации Константин Ромодановский, нелегальная иммиграция – «это колоссальный ущерб для страны. Нелегальные иммигранты не платят налогов, уклоняются от уплаты пошлин. По оценкам Федеральной налоговой службы, только прямые убытки, ежегодно наносимые нелегалами, составляют более 200 млрд. руб. Это сопоставимо с расходами федерального бюджета на образование или социальную политику.[5] К негативным последствиям массовой трудовой миграции следует также отнести: демпинг на рынке труда и сфере услуг, массовые экономические правонарушения (контрабанда, незаконные финансовые операции и др.), увеличение числа уголовных правонарушений. По официальным данным нелегальные мигранты совершают на территории России около 35 тысяч преступлений в год.[6]
Не случайно проблемы массовой миграции рассматриваются в связи с проблемами национальной безопасности России. Так, согласно «Концепции национальной безопасности Российской Федерации» к угрозам национальной безопасности отнесена и неконтролируемая миграция, способствующая росту национализма, политического и религиозного экстремизма, этносепаратизма и создающая условия для возникновения социальных конфликтов.
Судя даже по официальным данным, в страну приезжает в основном неквалифицированная рабочая сила. Так, более 50% общего количества нелегальных мигрантов заняты в России в строительной сфере. К сожалению, качественные параметры приезжающих в нашу страну мигрантов по прогнозам улучшаться не будут. Как считают специалисты, для привлечения квалифицированных иммигрантов нужно поднять зарплату, но у нас до сих пор нет даже нормативных положений, по которым оценивается эффективность использования рабочей силы.
Наибольший поток иммигрантов направляется в столицу (более половины миграционного прироста России), причем по данным Федеральной миграционной службы Российской Федерации, 85 % мигрантов находится в Москве незаконно и только 15 % проживают в столице на законных основаниях.[7]
Пышное празднование 300-летия Санкт-Петербурга в 2003 году превратилось в мощную рекламную акцию, резко повысившую для потенциальных мигрантов привлекательность и нашего города: только за последующие два года на берега Невы приехало, по различным оценкам, от 80 тыс. до 1,2 млн иммигрантов с Кавказа и из Средней Азии. С учетом уже сформировавшихся в городе этнических диаспор 25-30 % проживающих сегодня в Петербурге людей принадлежат к неславянским языковым группам. И далеко не все эти люди приехали сюда трудиться на благо города. По статистике специальной службы ГУВД Петербурга, с советских времен курирующей иностранных гостей, в 2003 г. количество преступлений, совершенных в городе иностранцами, впервые превысило число преступлений, совершенных в отношении них самих, причем сразу в 3 раза. Тем не менее, Союз промышленников и предпринимателей Петербурга, заинтересованный в притоке дешевой рабочей силы, лоббирует предоставление всем приезжим социального пакета, не задумываясь о негативных среднесрочных и долгосрочных последствиях для города такой, с позволения сказать, региональной «иммиграционной политики».[8]
Следует особо отметить, что нынешний практически неуправляемый и неопределяемый государством характер миграции дает серьезные основания опасаться, что в России (как это уже имеет место в большинстве стран Запада) начнется процесс формирования замкнутых иммигрантских (прежде всего мусульманских) сообществ и в крупных городах появятся «этнические» кварталы. Тем более что в большинстве случаев, как уже отмечалось, иммиграция носит нелегальный характер. В чем опасность такого хода событий, понять нетрудно. Как показали исследования петербургских социологов, «…ориентация на этничность в среде недавних экономических мигрантов носит ситуативный характер и часто не является определяющей при выборе ими жизненных стратегий, в том числе трудовых».[9] Однако, как пишет президент Франции в 1974 – 1981 гг. В. Жискар д`Эстен, опираясь уже на исследования социологов французских, «…когда доля иммигрантов в составе населения достигает определенного уровня, их желание интегрироваться в это население ослабевает, а после перехода через определенный порог… меняется на противоположное. И тогда приехавшие стремятся сгруппироваться, замкнуться в своей среде и защищать свою первоначальную идентичность, сохраняя свой язык, свою культуру, все свои прежние привычки повседневной жизни. С этого момента процесс интеграции приостанавливается». [10]
Мигранты, по определению, люди, которые попадают в ситуацию маргинализации в силу утраты ими привычного окружения и «территориальных корней». Психологами давно установлено, что привязанность к определенному «месту» оказывает благотворное влияние на соматическое и психическое здоровье человека, его этические установки, чувство хозяина и т.д. Все это автоматически подвергается разрушению в условиях миграции. Кроме того, добровольная или вынужденная миграция влечет за собой временное либо постоянное «поражение» во многих основополагающих правах. В процессе адаптации мигрантам необходимо в большей или меньшей степени интегрироваться в культуру принимающего общества: достичь достаточного уровня «культурной компетентности», включиться в жизнь нового общества, трансформировать социальную идентичность, преодолев состояние «культурного шока». Этот процесс имеет значительные различия в скорости и характере протекания у разных индивидов и групп – от нескольких месяцев до 4-5 и более лет – прежде всего в зависимости от социокультурной дистанции между мигрантами и местным населением. Отсюда чрезвычайно усиливающаяся зависимость переселенцев от землячеств, этнических общин, а также этнических криминальных структур, которые помогают им с переездом в Россию, обустройством, поисками работы и, конечно же, не бескорыстно. «…Cовременные крупные города сегодня перестали быть индустриальными «плавильными тиглями», какими они были в XIX и в большей части ХХ века, - отмечает известный российский историк Алексей Миллер. - В том городе новоприбывший по найму или «лимиту» шел работать на крупное предприятие, вписывался в коллектив и т.д. В современном городе он ищет поддержки у существующей уже здесь общины земляков и работу надеется найти у них, а не на заводе «Сименс» либо «Москвич»…».[11] Серьезное миграционное давление оказывается сегодня не только на обе российские столицы, но и на территорию Центрального и Южного федеральных округов,[12] в то же время продолжается обезлюдение территорий Русского Севера, Сибири и Дальнего Востока. Согласно алармистским прогнозам, если российское государство не предпримет серьезных шагов по регулированию миграционных потоков и эти тенденции сохранятся, то через 25 – 30 лет большая часть населения России будет проживать в Московском регионе и прилегающих к нему областях.[13]
Рост численности мигрантов, этой объективно необходимой для России, но очень пестрой расово и этнически, наиболее бесправной и наименее интегрированной части населения страны, требует серьезного изменения культурных установок общества их принимающего. Привычные и урегулированные отношения между традиционными субкультурными группами социума вынужденно переустраиваются, что приводит к возникновению межкультурных напряжений, приобретающих особо острые формы в условиях социальной нестабильности, нерешенности многих жизненных проблем большей части россиян и растущей конкуренции за статусные позиции и ресурсы. Одновременно растут опасения, что массовый приток иммигрантов создаст напряжение на рынке труда и жилья,[14] приведет к необходимости смены места проживания, что в худшую сторону начнут меняться условия и качество жизни, социальное окружение, что, наконец, под вопрос будет поставлена самобытность русской культуры.
Именно этим, по крайней мере, отчасти объясняется массовая реакция отторжения иммигрантов большинством «коренных» россиян. При этом, по данным социологических опросов, прежде всего происходит рост «кавказофобии» и «китаефобии», оттесняющих на «задний план» традиционный для России антисемитизм ввиду почти полного исчезновения его объекта (численность российских евреев сократилась с 2 млн. в 1989 г. до 300 тыс. в 1999 г.). Среди народов, вызывающих неприязнь и раздражение, респондентами чаще всего называются чеченцы (14,8 %), азербайджанцы (5,1%), армяне (4,1%), кавказцы в целом (6%); евреев упомянули - только 2,5% опрошенных.[15] По другим данным «основную массу этнического негативизма образуют антикавказские установки и неприязнь к цыганам (в сумме они составляют примерно 2/3 всех ответов респондентов, в которых выражены антипатия или фобии по отношению к людям других национальностей). Эти фобии усиливаются всякий раз после очередной фазы социальных и политических напряжений».[16]
Интеграция мигрантов в российское общество затруднена также тем, что, к сожалению, в силу ряда исторических причин нация большинством наших соотечественников по-прежнему понимается как этнокультурная или этноплеменная общность, а российское государство «воображается» как «государство определенной этнонациональной группы. Для того чтобы государство соответствовало этому идеалу, его необходимо «национализировать», т. е. сделать его «собственностью» этнонации, «поощряя язык, культуру, демографическое преобладание, экономическое процветание или политическую гегемонию нации, номинально являющейся государствообразующей».[17] И поскольку «национальная принадлежность», то есть этничность мыслится как нечто неизменное, то это на практике почти неизбежно провоцирует конфликтные противостояния. В результате отнюдь не все население страны включается в российскую нацию и наделяется равными гражданскими правами, и, конечно же, из нее исключаются мигранты, особенно так называемые «видимые мигранты». Ведь участившиеся в последнее время случаи агрессии против «чужих» определяются не столько этнокультурными, сколько расовыми, фенотипическими отличиями. Нападающие, как правило, не знают, к какой конкретно этнической группе принадлежит жертва, их не интересует какой у нее родной язык и какое гражданство.
Тревогу вызывает и другое: этническое противостояние во многих случаях «накладывается» на конфессиональное, создавая мультипликативный эффект. «Основной питательной средой… антимусульманских настроений служит ксенофобия, процветающая на почве…кризиса самосознания, с одной стороны, и очевидной экспансии «торговых меньшинств» в России на фоне общего социально-экономического неблагополучия – с другой», - писал в 1998 г. социолог А.В.Кудрявцев.[18] Известный российский исламовед А. Малашенко сегодня к этому добавляет: «Миграционные потоки с Северного Кавказа приносят в российские города десятки тысяч молодых мусульман, отношения которых с коренным населением, мягко говоря, не складываются, - достаточно вспомнить известные события в Кондопоге. В таких регионах, как Большая Москва, Астраханская и Волгоградская области, Ставропольский и Краснодарский края, где удельный вес мусульман растет довольно быстро, коренные жители начинают воспринимать усиливающийся приток мигрантов как экспансию, как угрозу существующему статус-кво …И это приводит к нарастанию социальной напряженности».[19] Тем более что более трех четвертей мигрантов с Кавказа имеют устойчивую установку на сохранение своей культуры, строгое соблюдение этнических обычаев и ритуалов, т. е. у них нет установки на аккультурацию, т.е. освоение новых культурных ценностей и моделей поведения, заимствованных в результате контактов с другим этническим сообществом (русскими).
В целом интенсивность этнических предубеждений и ксенофобии обусловлена, по мнению российских исследователей, следующими обстоятельствами:
- соотношением долей различных этнических групп в составе населения того или иного региона/города (как отмечают социологи, в случае снижения удельного веса иноэтнических групп этнофобии заметно ослабевают и носят фоновый характер);
- типом поселения – в крупных городах и прежде всего в столицах, этноконтактная среда насыщеннее и потому проявление этнофобий вероятнее, чем на периферии;
- социальным положением - наиболее нетерпимы в межэтнических отношениях лица с низким уровнем доходов и безработные;
- уровнем образования – в группах с более высоким образованием этнические предубеждения, как правило, слабее, чем в группах с более низким уровнем образования;
- наиболее значимым фактором, обуславливающим распространенность этнической неприязни и ксенофобии является возраст – именно молодежь и подростки оказались нетерпимее в восприятии людей «чужой крови» в сравнении с другими возрастными когортами.[20]
Эти выводы подкрепляются данными социологических исследований современной России. Так, согласно мониторингам ВЦИОМ 1990 – 2003 гг., общие показатели ксенофобии превышали 65 % в таких массовых социальных группах как, рабочие, служащие, пенсионеры и молодежь. В целом же доля поддерживающих идею «Россия для русских» за пять лет – с 1998 по 2002 г. - выросла с 46 до 55 % (в 2001 г. она составляла до 60 % опрошенных), между тем категорически не приемлют этот лозунг только 21% россиян, а среди русских доля его противников и вовсе мизерная.[21] В то же время, по последним опросам центра Юрия Левады, половина наших сограждан, рожденных в советские времена, высказываются за «ограничение проживания на территории страны людей некоторых национальностей», 46 % опрошенных считают, что представители других народов живут в России лучше русских, 45 % – что национальные меньшинства имеют в стране слишком много власти. Даже к рабочим-строителям из ближнего зарубежья, занимающих наименее престижные ниши на рынке труда, 35 % россиян относятся отрицательно; 59 % – за то, чтобы серьезно ограничить поток приезжих.[22] Этнические барьеры приобретают все более отчетливые очертания не только в связи с достаточно радикальным изменением этнического и конфессионального состава населения крупных и малых городов России, но и в результате попыток политизации этничности «этническими предпринимателями», манипулирования проблемами иммиграции в политических целях, непрофессионализма СМИ в освещении этнических проблем, возросшей угрозы осуществления террористических актов и т.д. «Основной внутренний вызов Российскому государству, по мнению В.Тишкова, заключается в вялом утверждении нового образа страны среди населения, в отсутствии в необходимой степени общеразделяемой гражданской идентичности россиян, чувства гражданской ответственности и патриотизма. В стране на уровне политиков, этнических активистов и экспертов до сих пор отвергается существование многоэтничной гражданской нации, несмотря на высокий уровень социально-культурной гомогенности населения страны…».[23]
В связи этим многие исследователи критикуют «Концепцию государственной национальной политики Российской Федерации» (утверждена Указом Президента Российской Федерации № 909 15 июня 1996 г.). Доктринальная уязвимость «Концепции», по мнению М.Н.Губогло, коренится в слабой теоретической проработке соотношения между важнейшими идентичностями – этнической и гражданской, и каждой из них с религиозной. Ни теоретически, ни практически никто из ее разработчиков не сформулировал задачу таким образом, чтобы формирование и этнической, и религиозной идентичностей «работало» на становление гражданской/национальной идентичности.[24]
Сегодня экспансия в нашу страну носителей «иных» жизненных ценностей и моделей поведения, не соответствующих традиционным ценностям и установкам российских граждан, действительно стимулирует этническую мобилизацию. Этническая идентичность и самосознание начинают выполнять защитные функции. Как утверждает Р.Сеннетт, в настоящее время «мы» - это «акт самозащиты. Желание сообщества основано на стремлении защитить себя».[25] В современной России это относится прежде всего к русскому населению, от ценностных ориентиров и установок которого решающим образом зависит и сохранение межэтнического мира в стране, и направленность, характер и результаты политических трансформаций российского общества.
Видимо, правы те социологи, которые увязывают рост этно= и мигрантофобий в период «травматической трансформации» (П.Штомпка) с разрастающимся комплексом социальных обид, принимающих, тем не менее, форму не социального, а этнически или расово окрашенного протеста, не имеющего «ясного адреса». Такое объяснение, прежде всего, применимо к той части молодежи крупных городов, которая фактически не имеет перспектив вырваться из полумаргинального, люмпен-пролетарского существования, выбраться из подвалов, получить достойное образование и сделать карьеру в нынешнем российском обществе, где социальное расслоение исключительно высоко.[26] Именно они предрасположены к восприятию обвинений во всех своих бедах «чужих»: «черных», «кавказцев» и др. Именно они становятся «политической пехотой» экстремистских националистических организаций и движений, именно их натравливают на этнически и расово чуждых, именно они совершают большую часть преступлений против иностранцев.[27]
Ксенофобия, в том числе этническая, возникает при любых формах социальных изменений и концентрируется, как правило, в маргинальных группах, на границах социальных общностей и групп. Однако по данным социологов, для России начала нового века характерна «широта и сходство динамики распространения ксенофобских высказываний в различных частях общества». Начиная с наиболее социально уязвимых – молодых, пожилых, необразованных и т.д., этническая ксенофобия распространяется и на более благополучные группы, в том числе и на ранее не подверженную ей интеллигентскую среду[28] (которая в современной России тоже стала маргинальной). Все это является косвенным свидетельством резкой социальной дифференциации российского общества, в котором исподволь растет протестный потенциал. Пропасть между правящим классом и обществом за последние 15 лет только углублялась, и люди вновь почувствовали себя обманутыми. На этой основе сформировался мощный запрос на социальную справедливость. В этой ситуации и «возникает соблазн истолковать неравенство в этнических терминах, отождествить понятия «бедный» и «русский» и соответственно понятий «богатый» и «нерусский».[29] Поиск социальной справедливости превращается в результате в поиск злых сил. Ненависть доведенных до отчаяния людей к кровопийцам-толстосумам достигает крайних пределов, а уж если эти толстосумы еще и инородцы, эта ненависть беспредельна».[30] Исчерпывающим образом объясняя происходящее, такого рода теория заговора позволяет массам справляться с фрустрацией, ну а элитам выгодней направить гнев низов на этнических «козлов отпущения», чем позволить ему обрушиться на действительного виновника – правящий класс. Поэтому русский национализм в современной России это, в первую очередь, направляемое этническими предпринимателями материализованное выражение народного гнева в связи с массовым обеднением населения и ростом социальной несправедливости. Как отмечает В.А.Тишков: «Этнонационализм от имени русских обусловлен реакцией людей с не очень высоким уровнем жизни и гражданской культуры на быстрые перемены происходящие в стране, в том числе и этнического состава населения… Влияет также и воспаленная журналистская риторика, выводы ученых и политиков о том, что идет «вымирание русских» в России и через несколько десятилетий страна потеряет свой исторический облик».[31]
Однако, как и на Западе, мигранты, в основном, подвергаются дискриминации и занимают нижние ступени в социальной иерархии, тем самым постепенно превращая российское общество - в общество, в котором социальные низы образуют изолированные этнические меньшинства. Уже сегодня формирование «параллельных обществ» - реальная опасность не только для западноевропейских демократий. Поэтому если российское государство действительно стремится к интеграции мигрантов и не собирается мириться с их геттозацией, то оно должно обеспечить реальное, а не только формальное равенство возможностей. Действия же по обеспечению такого рода равенства должны обеспечить защиту и социальных, и культурных прав мигрантов. Пока же правовые акты, определяющие статус мигранта (закон о гражданстве Российской Федерации, закон о правовом положении иностранных граждан, институт регистрации (прописки) и др.[32]) и мероприятия, осуществляемые российскими властями по отношению к мигрантам, не могут не способствовать их самоизоляции, а значит, и консолидации по признаку общности происхождения, путем создания «этнических сетей».
«Современное государство является одним из самых важных агентов идентификации и категоризации в указанном смысле (в смысле навязывания идентичности извне – В.А.) …Государство (в терминах Бурдье) монополизирует или стремится монополизировать не только легитимную физическую, но и символическую власть. Такая государственная власть располагает правом присваивать имя, идентифицировать, категоризировать, решать, что есть что, и кто есть кто… Таким образом, государство является важным «идентификатором», … потому что у него имеются материальные и символические ресурсы, чтобы навязывать категории, классификационные схемы и способы социологического учета» - отмечают Р.Брубейкер и Ф.Купер.[33] Так, современный российский институт регистрации - это не более чем эвфемизм знаменитой «советской прописки», поскольку также носит не уведомительный, а разрешительный характер. Именно поэтому данная практика открывает простор чиновничьему произволу и выступает мощным источником коррупции, пронизывающей российские государственные структуры снизу доверху – от постового милиционера до чиновников, выдающих свидетельства о регистрации и перерегистрации. Важной составляющей такого рода произвола и источником коррупции «…является практика, называемая в международной литературе «этническим профилированием» (ethnic profiling). Речь идет об отсутствующих de jure, но активно применяемых de facto этнических критериях при решении вопросов о разрешении на пребывание в том или ином месте. Первоочередными жертвами такой практики становятся сезонные рабочие и переселенцы из Средней Азии, Закавказья, Молдавии и Украины, а также российские граждане из республик Северного Кавказа.
Этническое профилирование отчетливо просматривается в том, как власти относятся к мигрантам их южных областей России, ищущих счастья в больших городах центрального и Северо-Западного регионов. Хотя согласно федеральному законодательству гражданам Российской Федерации гарантируются свобода передвижения и свобода места жительства, фактически эти свободы не распространяются на российских граждан «неславянской» наружности. Для милиционеров и работодателей они такие же «черные», как и граждане государств Таджикистана или Азербайджана. …Действие института прописки загоняет мигрантов в неразмыкаемый круг: для того чтобы получить легальный статус (регистрацию), необходимо наличие места жительства (например, официально снимаемой квартиры), но для того, чтобы получить место жительства, необходимо наличие легального статуса (регистрации)».[34] Более того, как показывает опыт, такого рода запретительные меры не только не решают проблем, ради которых они осуществляются, но и порождают новые: во-первых, члены этнических криминальных группировок легко обходят препятствия, воздвигаемые системой разрешительной регистрации, подкупая должностных лиц, тем самым «привязывая» новых мигрантов к «этническим сетям» криминального и полукриминального характера; во-вторых, в результате, в крупных городах России проживает «вне закона» значительная масса населения, что уже сказывается на криминогенной обстановке и ведет к еще большему отчуждению принимающего общества и мигрантов.
Если подобная «иммиграционная политика» будет продолжена, то несложно предсказать, что сотни тысяч детей «гастарбайтеров», родившихся или прошедших социализацию в «негостеприимной» России, не будут мириться с унижением и дискриминацией, которым подвергаются их отцы. Второе поколение иммигрантов будет отвергать дискриминацию по этническим и расовым основаниям, этнофобии и ксенофобии «коренного» населения и будет активно протестовать против низкого социального статуса.[35] Тем более что всегда найдутся лидеры, готовые сделать защиту этничности своей профессией.
Как резонно заметил А. Малашенко, «ксенофобия одних по отношению к другим встречает ответную, зачастую более жесткую реакцию. Таким образом, ее рост приобретает черты геометрической прогрессии, что особенно заметно в условиях кризиса».[36] И если учитывать ту культурную дистанцию, которая объективно существует между русскими и иммигрантами из мусульманских регионов и стран, то обращение части из них к своим этническим истокам и конфессиональному фундаментализму практически неизбежно (особенно при условии, что российское государство не предпримет действенных мер по управлению миграциями и защите прав новых этнических меньшинств). Об этом, в частности, свидетельствуют события в пригородах французских городов осенью 2005 г. Дистанция же от этнического и религиозного фундаментализма до политического экстремизма и терроризма очень коротка.
[1] Пальников М.С. Российская эмиграция в Европу: Оценки и перспективы // Актуальные проблемы Европы. Иммигранты в Европе: проблемы социальной и культурной адаптации. Сб.науч.тр. / Редкол.: Кондратьева Т.С., Новоженова И.С. (ред.-сост.) и др.. – М., ИНИОН, 2006. С. 198-199.
[2] См.: Витковская Г. Вынужденная миграция и мигрантофобия // Нетерпимость в России: старые и новые фобии / Под ред. Г. Витковской и А. Малашенко. М., 1999. С.151, 152, 158.
[3] Однако отечественные исследователи отмечают, что в настоящее время нет ни одной нормально работающей системы учета мигрантов, которая давала бы правильное и полное представление о величине потоков и их структурных характеристиках. Всем им присуща значительная недооценка (точнее неполный охват) реальных объемов миграции.
[4] Бобырев В.В. Незаконная миграция, ее влияние на криминогенную обстановку в Российской Федерации. Проблемы законодательного обеспечения борьбы с незаконной миграцией. – http://www.duma.gov.ru
[5] См.: Анохин П. Квоты братских народов. Как остановить нашествие «ненужных» нелегалов // Политический журнал. 2007. № 9/10. 19 марта. С. 26-27.
[6] Самраилова Е.К. Этнополитический конфликт. Т. 1:Методология исследования. М., 2006. С. 38.
[7] Анохин П. Квоты братских народов. Как остановить нашествие «ненужных» нелегалов… С. 27.
[8] См.: Терентьев Д. Бритые души // Совершенно секретно. 2006. № 2 (201). Февраль.
[9] См.:Бредникова О., Панченков О. Азербайджанские торговцы в Петербурге: между «воображаемыми сообществами» и «первичными группами» // Диаспоры. 2001, № 1.
[10] Жискар д`Эстен В. Французы: Размышления о судьбе народа. М., 2004. С.183.
[11] Миллер А. Нация как рамка политической жизни // Pro et Contra: Журнал российской внутренней и внешней политики. 2007. Т. 11. № 3 (37). С.18(примеч.).
[12] Ситуация в сфере миграции в Южном федеральном округе считается одной из самых сложных в Российской Федерации. Так, Ставропольский и Краснодарский края занимают соответственно первое и второе место по количеству зарегистрированных на их территории вынужденных переселенцев. В 2000 г. в Краснодарском крае положительное сальдо миграции в 3,3 раза превысило среднероссийский показатель (Ракачев В.Н. Кубань: Проблемы социально-культурной адаптации мигрантов в принимающем обществе // Мультикультурализм и этнокультурные процессы в меняющемся мире. М., 2003. С.78).
Стимулирует миграционные потоки в это регион такие факторы как: нестабильность и экономическая ситуация в странах СНГ и на Северном Кавказе, отсутствие гарантий безопасности, внутренние и межгосударственные конфликты, бытовой национализм и проявления нетерпимости к не титульному, преимущественно русскоязычному населению и т.д.
[13] См.: Смидович С.Г. Проблемы миграции и их влияние на вопросы безопасности // Миграция и внутренняя безопасность. Аспекты взаимодействия: Сб. материалов IX Международного семинара по актуальным проблемам миграции (23-24 июня 2003 г.). М., 2003.
[14] Даже по официальным данным, в России сегодня достаточно высок уровень безработицы, он составляет 11,4% экономически активного населения (2006 г.), ну а «жилищная проблема» в нашей стране относится к разряду «вечных».
[15] См.: http://www.antirasizm.ru
[16]Гудков Л. Антисемитизм и ксенофобия в постсоветской России // Гудков Л. Негативная идентичность. М., 2004. С. 183.
[17] Brubaker R. Nationhood and National Question in the New Europe. Cambridge, 1996. Р. 65 (footnote).
[18] Кудрявцев А.В. Исламофобия в постсоветской России // Ислам в СНГ. М. ИВ РАН, 1998. С. 170.
[19] Малашенко А. Ислам и политика в России // Pro et Contra. Журнал российской внутренней и внешней политики. 2006. Т. 10. № 5-6 (34). С. 78. – Действительно, по некоторым данным, только на Кубань за последние 10 лет прибыло около 1 млн мигрантов, в основном выходцев с Кавказа и из Центральной Азии (Миграции на Кавказе: Материалы конференции. Ереван, 2003. С. 56).
[20] См.: Дробижева Л.М., Аклаев А.Р., Коротеева В.В., Солдатова Г.У. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов. М., 1996; Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженности. М., 1998; Гудков Л. Негативная идентичность. М., 2004.
[21] См.: Паин Э. Между империей и нацией: модернистский проект и его традиционалистская альтернатива в национальной политике России. М.,2004. С.39.
[22] Совершенно секретно. 2005. № 12 (199). Декабрь. С.10.
[23] Тишков В.А. Межэтнические отношения и конфликты: перспективы нового тысячелетия // Антропология власти: Хрестоматия по политической антропологии: В 2 т. /Сост. и отв. ред. В.В.Бочаров. Т. 2. Политическая культура и политические процессы. СПб., 2006. С. 486.
[24]См.: Губогло М. Н. Новая этническая политика России в XXI веке // Казанский федералист. 2004. № 1 (9).
[25] Sennett R. The Corrosion of Character: The Personal Consequences of Work in the New Capitalism. London, 1998. P. 138.
[26] См.: Мукомель В.И. Мигрантофобии и этнофобии в современной России // Этнодиалоги: Альманах. Приложение к журналу «Этносфера». М., 2005. № 2 (23). С. 61-71.
[27] Проведенный прокуратурой Санкт-Петербурга анализ криминогенной обстановки в городе подтвердил серьезный рост преступлений в отношении иностранных граждан. Так, если за 2003 г. в городе было зарегистрировано 389 преступлений данной категории, то в 2005 г. на территории Санкт-Петербурга их было зарегистрировано уже 1079, т. е. на 644 преступления больше. Правда, по данным городской прокуратуры, преступления «на национальной почве экстремистской направленности» составляли только около 1,6% (20) общего количества преступлений против иностранцев (80-90% составляли «преступления имущественного характера»). Однако, есть «основания полагать, что далеко не все факты националистических проявлений противоправного характера официально признаются таковыми. По мнению правозащитных организаций, правоохранительные органы крайне неохотно идут на то, чтобы признать национальный мотив в преступлениях против «инородцев». По их данным, достоянием общественности становится лишь один из семи случаев» (См.: Лутова С.К. Национальная политика в современном Санкт-Петербурге: приоритеты и проблемы. СПб., 2006. С. 128-131).Приведенные данные отнюдь не свидетельствует о том, что Петербург – «столица национал-экстремизма». Статистика свидетельствует, что это печальное лидерство Санкт-Петербург делит с Москвой, Воронежем и Ростовом на Дону, т.е. столицами российских регионов, наиболее привлекательными для мигрантов.
[28] См.: Леонова А. Настроения ксенофобии в электорате основных политических сил в России // Русский национализм в политическом пространстве (исследования по национализму в России). Франко-Российский центр гуманитарных и общественных наук. / Сост. М. Ларюэль. – М., 2007. С. 333-334.
[29] Достаточно, в связи с этим, вспомнить предвыборный слоган 2003 г. партии В. Жириновского: «Мы за бедных! Мы за русских!».
[30] Малахов В. Понаехали тут… Очерки о национализме, расизме и культурном плюрализме. М., 2007. С. 24.
[31] Тишков В.А. Этнология и политика. М., 2005, с. 171.
[32] По мнению большинства экспертов и правозащитников, новые редакции закона о гражданстве Российской Федерации и закона о правовом положении иностранных граждан закрывают и без того минимальные возможности интеграции в российское общество иммигрантов.
[33] Брубейкер Р. Купер Ф. За пределами идентичности // Ab Imperio. 2002. № 3, с. 86.
[34] Малахов В. Понаехали тут… С. 114 -116.
[35] Согласно данным, приводимым С.К.Лутовой, в петербургских школах уже в настоящее время в младших классах дети мигрантов составляют 50% учащихся (Лутова С.К. Национальная политика в современном Санкт-Петербурге… С.135).
[36] Малашенко А. Ксенофобии в постсоветском обществе (Вместо введения) // Нетерпимость в России: старые и новые фобии / Под ред. Г. Витковской и А. Малашенко. М., 1999. С.18.